— Елена Владимировна, как я вам рада! Давно не слышала вас, забегалась, не захожу, простите… Слышу ее голос и прямо вижу, как она извиняется: — Деточка, прости, что беспокою. Я приболела, выходить не хочу, да и скользко, говорят. Ты не могла бы помочь? — Лечу! Как хорошо — я тут, рядом. Минуты не прошло — звоню в дверь.
— Да пакет с мусором вот… Боюсь, как бы запах не пошел… Вынесешь? Пакет — крошечный, невесомый. Цепляю его на палец и целую ее в щеку, пахнущую корвалолом и пудрой: — Не извольте беспокоиться, сейчас мы вас избавим от этого «груза». Я уже у лифта, но она подзывает: — Детка, подожди. Вот, возьми. На лодочке старческой ладони лежит сотенная бумажка. — Елена Владимировна, вы… вы… Вы что вообще?! Две невидимые совы подлетают к моей голове и принимаются «ухать». Аж давление скакнуло… А она смотрит на меня испуганно, рука ищет что-то в истертом портмоне. — Мало? Детка, сейчас, сейчас, тут была еще бумажка… Я не говорю, а кричу ей что-то: совы продолжают бить крыльями. Все мешаю в кучу — и папу, и ее же воспоминание, как они с ним однажды пытались танцевать рок-н-ролл, папа крутанул ее и отправил в приоткрытый шкаф под общий хохот… А потом Ленок вышла замуж за сына полка — потерявшего в первые дни войны всех, спасенного бойцами, прошедшего все круги ада и всю жизнь носившего в себе эту боль, отчего жить с ним было непросто. Cветлые и черные полосы наших семей пересекались, расходились, и нас, не родных по крови, держало что-то… — Так что ты обиделась-то? Все берут. Я же благодарна! …Я убежала по лестнице, а ее фигурка с купюрами в руке так и стоит перед глазами. Мы помиримся, конечно. Но что с нами происходит, Господи?!
Свежие комментарии